Вы здесь

Виталий Мильман

Виталий Мильман – лауреат Премии Израиля  2024 года. Его именем названы несколько важных формул и доказательств в математике, а многие ученые-репатрианты Большой алии обязаны ему своим трудоустройством в стране. Как еврей-отказник Мильман проложил дорогу на родину целому подмосковному наукограду, а уже будучи 43-летним профессором, участвовал в Ливанской войне.

Но математика – это, прежде всего, образ мыслей, который он прилагал ко всему, с чем сталкивался, от танковой брони до миграционных потоков, — обо всем этом 84-летний профессор рассказал «Деталям».

Во Вторую Мировую войну антисемитизм спас ему жизнь. Виталию было два года. Во время немецкого наступления готовилась эвакуация из Одессы, и деду Виталия, Эмануэлю посчастливилось достать билеты для всей семьи на теплоход «Ленин». За день до отплытия его встретил на улице начальник, возмутился, что еврей поплывет на таком хорошем корабле и отобрал билеты. Вместо этого семье пришлось ехать в трюме неудобного грузового судна «Ворошилов». Скоро «Ленин» потопила румынская подлодка, почти никто не спасся.

О том, что он еврей, Виталий узнал в первом классе, в первый же день, от учительницы. Та сразу дала понять, что это не очень хорошо. И дальше еврейство красной нитью проходило через все его годы жизни в СССР

В первой школе мальчики-евреи, например, создали отряд самообороны, чтобы давать сдачи обидчикам. В старших классах очень важно было закончить школу с медалью, чтобы был хоть какой-то шанс поступить в вуз. В Харьковском университете на военных сборах сержанты очень вежливо попросили студентов-евреев разрешить им потрогать рожки. Евреев эти простые ребята до этого не встречали, но от бабушек твердо знали, что рога у них быть должны.

А после получения диплома Мильмана, лучшего студента в потоке, пытались распределить в колхоз учителем математики. В аспирантуру евреев тогда в Украине старались не брать. Даже математиком он стал отчасти из-за антисемитизма. Будучи школьником, мечтал о ядерной физике. Но отец прагматично объяснил, что «евреям в эту науку хода нет».

В итоге Виталий Мильман имеет массу математических заслуг, включая нынешнюю Премию Израиля. Разработанные им принципы легли, например, в основу алгоритмов международной телефонной связи, позволяющих за доли секунды соединить абонентов на противоположных сторонах земного шара. Он доказал теорему Дворецкого и разработал Принцип концентрации меры, связывающий геометрию с анализом и теорией вероятности.

Этот принцип абсолютно противоречит интуиции и гласит, что когда у системы становится очень много параметров, она начинает вести себя не менее, а более предсказуемо. Это, конечно, очень грубая формулировка. Виталий Мильман сначала пытается объяснить суть своего исследования для читателей «Деталей» простыми словами, но решает оставить попытки.

— Рассказывать эти вещи человеку, не владеющему математическим языком, так же бессмысленно, как пытаться человеку, не понимающему по-русски, объяснить, что там писал Пушкин, про Онегина и его дядю, — констатирует Мильман. — Математика – это в первую очередь язык. Мой университетский курс функционального анализа рассчитан на три месяца. Его можно было бы прочитать и за два. Но этот добавочный месяц необходим, чтобы студенты освоили новую терминологию. Даже математики разных школ, собравшись на международном конгрессе, часто не понимают друг друга, потому что придумали себе новые термины и привыкли использовать их на домашних семинарах.

Это сложный и постоянно развевающийся математический язык нужен, чтобы сэкономить ресурсы нашего мышления и позволить больше держать в голове.

— Мозг в состоянии удерживать не больше семи разных вещей. Это очень интересный феномен. Скажем, жена просит меня позвонить и решить какой-то вопрос, связанный с ребенком. Я иду на работу, на рабочем столе у меня много дел, больше семи. И мозг сам случайным образом выбрасывает что-нибудь одно. Тот самый звонок, который так важен, — приводит простой пример профессор Мильман. — Язык – это как раз инструмент, позволяющий нам не держать в голове лишнего. Уже обычный человеческий язык – это абстракция. Например, вы говорите «дерево» и имеете в виду что-то, что уже не надо дополнительно описывать собеседнику, хотя дерево может быть очень разным. А математический язык – очень сложная абстракция. Которая только и позволяет работать с очень сложными предметами.

Обычно все самые выдающиеся вещи математики делают в довольно молодом возрасте. Виталий Мильман – другой случай. В 31 год ему пришлось прервать карьеру почти на 5 лет, добиваясь права на выезд в Израиль. Он сумел вернуться к серьезным научным занятиям и после этого. И никогда не жалел о принятом решении.

Еврей, переставший бояться

Еще в студенчестве на молодого математика сильно повлиял один эпизод. Вскоре после израильской войны 1956 года, которую в СССР традиционно называют «Суэцким кризисом», Виталий был в гостях у своего профессора Бориса Яковлевича Левина. Отношения их были очень доверительными. Учитель спросил: «А что студенты и вы думаете по поводу израильской войны?».

Молодой человек тогда был еще под сильным влиянием советской пропаганды. И если подавление Венгерского восстания того же года он осуждал, то насчет Израиля придерживался официальной версии. Так и ответил. Профессор ничего не сказал, но по его выражению лица студент понял, что сморозил глупость. С этого момента он заинтересовался израильским вопросом и довольно скоро переменил мнение.

Переломным моментом, по воспоминаниям Мильмана, стала Шестидневная война. На 1967 год пришелся пик антисемитской пропаганды. Предвоенный месяц многие советские евреи провели в страхе за Израиль. Но победу в ней восприняли и как свою победу. В одной из автобиографических заметок ученый пишет, что люди в этот момент стали практически открыто слушать «Голос Израиля». Хотя это было незаконно и грозило серьезным наказанием. «Но евреи перестали бояться, перестали ходить опустив голову и глядя в землю», — вспоминал Мильман.

Не бояться было очень приятно. А через четыре года молодому ученому повезло познакомиться с настоящим гордым евреем-саброй. У Виталия был в Израиле двоюродный брат Ури, который прилетел в СССР с американской научной делегацией и получил разрешение повидаться с родственниками.

«Он был расслабленный и свободный человек, в отличие от нас сгорбленных и ходящих с опущенной головой. Я вдруг почувствовал, что могу быть гордым и свободным.  И с этой минуты я захотел быть таким», — напишет потом профессор Мильман. Тогда он и принял решение репатриироваться.

Сложность состояла в том, что молодой математик к тому моменту жил и работал в закрытом городе – подмосковной Черноголовке. Это был образцовый наукоград, с комфортной жизнью, интересными исследованиями и высоким уровнем секретности.

Среди его жителей-ученых насчитывалось немало евреев. Но до Виталия Мильмана никто не решался подать заявление на выезд. Конечно, в НИИ его осуждали, проводили собрания и даже пригласили специального человека прочесть в доме культуры лекцию об израильской агрессии. Математик не только демонстративно пришел на лекцию, но еще и расхаживал по институту с золотой Звездой Давида на отвороте пиджака.

В ОВИРе он получил отказ, причем перманентный, на всю жизнь. Но ученый решил сыграть на особенностях советской бюрократии. Он выяснил, что существует справка о том, использовал ли сотрудник с секретным допуском этот допуск, и ее заполняют для ОВИРа на месте работы. Виталий Мильман сам уже не помнил, использовал ли он свой допуск, но был уверен, что институт написал, что не использовал. Ведь в противном случае получалось, что они оплошали и допустили предателя родины к секретной информации.

Узнав номер и дату этой справки, математик отправился на апелляцию, которую проводил генерал-лейтенант. Когда тот мотивировал отказ секретностью, ученый объяснил, что никогда ею не пользовался и сослался на документ.

Это сработало. В июле 1973 года ученый с женой и дочкой сходил с трапа самолета в Бен-Гурионе. Был сильный хамсин, репатрианты не знали, что это временное явление и решили, что так будет всегда. И это их совершенно не расстроило.

Виталий Мильман был уже очень заметным математиком. Всего через 3 дня он сидел в кабинете президента тель-авивского университета Юваля Неэмана. Репатриант не знал иврита и почти не говорил по-английски. Хозяин кабинета не владел русским, только его секретарша знала несколько слов. Но Неэман, сам серьезный ученый, понял все и сразу. Еще через 3 дня новый репатриант вышел на профессорскую ставку.

Карьера складывалась хорошо, наука тоже. Уже в 1975 году совместно с двумя другими учеными Виталий Мильман написал работу, признанную лучшим исследованием 1970-х годов в области геометрического функционального анализа. Хотя, признается математик, столь быстрый научный рост в нарушение принятой в местной науке иерархии многие старожилы восприняли очень болезненно.

Отъезд Мильмана с семьей всколыхнул и Черноголовку. Немало ученых приняли тогда решение о репатриации. Спустя четверть века математик встретился с одним московским физиком. И тот признался: «Я так рад познакомиться с вами, вы были нашей легендой в России».

Профессор на войне

Если человек – математик, то и в армии он будет мыслить, как ученый. Во время своей первой службе в резерве в 1975 году, Виталий Мильман увидел израильский танк, подбитый советским кумулятивным снарядом. Службу он проходил на Синае, недалеко от Рафиаха, где еще оставалось множество техники с войны Судного дня.

В том танке была лишь маленькая дырочка, прожженная кумулятивной струей. Но весь экипаж погиб. Профессор Мильман испытал шок и чувство вины. Ведь это был советский снаряд. Вернувшись из «милуима», он решил созвать семинар из новых репатриантов из СССР, чтобы попытаться найти противоядие от этого страшного оружия.

Тогда еще не было никакой общедоступной информации о кумулятивных снарядах. Около 20 бывших советских ученых собирали детали мозаики.

— Прошло полгода, и мой коллега прикладной математик Григорий Сивашинский решил задачу. Там весь смысл в том, что струя летит со скоростью 10 км в секунду. Поэтому она проходит броню, как масло, а внутри распадается на брызги. Столкновение происходит по законам гидродинамики! – объясняет профессор Мильман. — Сивашинский понял, что при такой скорости воздух оказывает почти такое же сопротивление, как металл. И 1 метр воздуха – это как 30 сантиметров стали.

Значит, надо укрепить корпус танка канистрами, с припасами или пустыми. И уже это защитит экипаж от советских снарядов. На семинар позвали представителя ЦАХАЛа, рассказали о своих результатах и предложенном решении. Офицер ничего внятного не ответил и ушел. Позднее профессор Мильман понял, что военный тогда просто права не имел что-то комментировать по соображениям секретности. Но тогда он очень расстроился.

Зато в 1982 году был рад увидеть в Ливане новую модель танка, обвешанную цепями. Фактически, это было то же решение – создать прослойку воздуха вокруг брони.

«К концу войны в Ливане я узнал, что ни один израильский танк не был уничтожен кумулятивными снарядами. Ни один наш танкист от них не пострадал. Это было высшее удовлетворение, которое я мог только испытывать. И было совершено не важно, мы обнаружили этот эффект, либо его нашли независимо от нас. Я был счастлив, и продолжаю радоваться тому семинару», — напишет потом Мильман.

Однажды, уже в этом тысячелетии, на обеде в гостях у знаменитого парижского математика его попросят вспомнить какое-нибудь значимое событие жизни, которое первым приходит на ум. И израильтянин расскажет не про науку и не про борьбу за выезд, а про отъезд на Ливанскую войну. Про последние 40 минут на пути в часть, когда резервисты ехали и молчали полностью погруженные в свои мысли.

«Это был очень важный этап, эти 40 минут, — пишет в автобиографии математик. — Перестраивался мозг, его приоритеты, уровень его напряженности, внимательности к обстановке. Позже, когда я ездил на машине в Ливане, я запоминал вещи и обращал внимание на детали, которые не мог бы ухватить и держать в голове в моем обычном состоянии».

Их часть занималась ремонтом техники. Но на той войне это была не тыловая работа. Их не раз обстреливали, в подразделении были раненые. Виталий Мильман был уже 43-летним профессором, а сослуживцы – совсем молодые солдаты.

— Я там, наверное, был единственным профессором на первой линии. Вокруг 19-летние ребята, и очень интересно было наблюдать, насколько по-разному мы все видим, — рассказывает «Деталям» ученый. — Я все время считал. Так, арабы полагали, что о них очень много советской техники, поэтому ее не чинили. Выйдет ресурс двигателя у танка — бросают танк. А мы везли запасные двигатели на грузовиках. Подцепляли вертолетами и меняли. Я посчитал, что будет, если не чинить технику. Так вот, чтобы иметь через неделю столько же машин, сколько мы, им нужно в 75 раз больше трафика. Они думали, что могут себе это позволить. Но они на могли. Мы побеждали, потому что следили за техникой.

Виталий Мильман и по сей день уверен, что та война сыграла огромную роль в его профессиональном развитии. Вернувшись домой, он смахнул с письменного стала в мусорное ведро все исписанные в довоенной жизни бумаги. И начал исследовать совершенно новые стороны математики причем крайне успешно.

Поток математиков

В сентябре 1990 года Виталия Мильмана с женой отправили в командировку в СССР. Не по научной части, а чтобы оценить потенциал научной репатриации. Дипломатических отношений между Советским Союзом и Израилем еще не было, и ехать было страшно. Ученый даже написал завещание, чтобы, если его арестуют, его маме было на что содержать внуков.

Атмосфера в Москве была напряженная, а в Ленинграде – еще хуже. Телефоны израильтян прослушивали, а на улице открыто следили. Но поездка принесла плоды. Математик написал отчет для президента Израильской Академии а потом, 10 лет спустя, нашел черновик и поразился, насколько точным оказался его прогноз.

Он предсказывал, что очень много ученых приедут в первый год. Потом будет год спада, а затем – новый всплеск репатриации. Математик не мог тогда знать ни об Августовском путче в СССР, ни о замене паспортов, ни о других важных обстоятельствах.

И уже позже, разбирая свои старые записи, он пришел к выводу, что внешние события гораздо меньше влияют на краткосрочные решения людей, чем это обычно принято думать.

«Я давал оценку по внутреннему состоянию людей, которых я встречал.  Первый поток — это были люди, которые не решились уехать ещё в семидесятые, хотя раздумывали и хотели. И вот, с отставанием в 10 лет, они рванулись в Израиль – написал он потом в воспоминаниях. — Затем шли люди, которые думали об этом, но никаких решений раньше не принимали. Сейчас они снова задумались, и они нуждаются во времени принять решение. Это замедление второго года. А затем они приняли решение, и это есть всплеск третьего года. И всё, что происходило за это время в России, никак не влияло на их немедленные решения».

В начале Большой алии профессора освободили от лекций, чтобы он мог заниматься устройством репатриантов-ученых. В 1993 году одних только кандидатов математических наук приехало около тысячи. И всех коллег профессор Мильман постарался устроить по специальности.

— Проблема репатриантов была в разном подходе к трудоустройству, — объясняет он. — В СССР специальность определялась по диплому. Если закончил математическое отделение, ты математик. И человек пытался найти работу математика. В Израиле все по-другому, если ты используешь математику для инженерных расчетов, тебе к инженерам. Если для прогноза погоды – то к метеорологам.

А еще с его подачи Совет по высшему образованию создал специальную программу для особо заслуженных ученых в возрасте 59 лет и старше, которая предусматривала пенсию. Но был один момент, когда математик сыграл не на стороне репатриантов.

— Это вещь, за которые многие могут меня не любить, — признается профессор. — Дело в том, что сначала Израиль принимал репатриантов очень хорошо. Но быстро стало понятно, что людей едет очень много, и денег не хватает. И тогда я предложил: ждите, пока приедет 100 тысяч человек. И тогда снижайте траты. Это будет уже такой поток, который нельзя остановить. Люди будут по-другому принимать решения и уже не откажутся от репатриации. Так и получилось.

Никита Аронов