Русско-израильская литература в контексте мировой

Первым, что я увидела, зайдя на конференцию, был яростный спор между специалистом по идишу Шломо Громаном и профессором Университета Тафтса (США) Мариной Аптекман. Решила выяснить, по какому поводу бушуют страсти.

Я боролся за выезд в Израиль, я был и остаюсь настоящим сионистом, - объясняет мне Шломо. – А Марина Аптекман в своем анализе литературных произведений утверждает, что нас сюда привезли чуть ли не насильно, обманом, и вообще заставили жить, как в концлагере. Это же уму непостижимо!

Главная мысль Марининого доклада заключается в том, что период начала 90-х воспринимался как чудовищная травма, о которой люди хотели забыть и от которой они хотели как можно дальше отстраниться. А к началу нового тысячелетия эта травма, если и не была изжита, то хотя бы переработана и забыта. И тогда начали появляться литературные произведения, описывающие репатриацию как социально-экономический и культурный шок.

В своей работе Аптекман анализирует романы Елены Минкиной-Тайчер, Дениса Соболева и Елены Улановской, написанные в жанре семейной саги. Согласно докладу, все эти авторы, каждый в своем стиле, описывают трагедию эмиграции через призму семьи.

Писатели нередко представляют эмиграцию как травму, - объясняет мне Роман Кацман, профессор Бар-Иланского университета, руководитель программы по изучению русско-израильской литературы и организатор конференции. - Хорошая литература часто бывает тяжелая, трагичная, в ней всегда много боли, утрат. Русско-израильская литература не исключение. Скорее наоборот, в ней-то и следовало ожидать наиболее полного обнажения нервов.

Почему?

Потому что в Израиле существует полная свобода самовыражения. Именно поэтому авторы могут писать об Израиле все, что им вздумается, даже самые скандальные, ужасающие вещи. И нигде в мире больше они бы такой свободы не имели. И нигде так свободно, легко и даже зло не могли бы они писать, как они пишут в Израиле

Я прожила в Израиле семь лет и в девяностые годы сама была частью литературной жизни, - рассказывает Марина Аптекман. – Сейчас я преподаю курс, который называется "Еврейские голоса в русской культуре". Мне неинтересна литература сама по себе, мне интересна культура в антропологическом ее смысле. И я вижу, что такая литература, которая пишется сегодня в Израиле, не могла бы существовать нигде в мире. Ни в США, ни в Германии, ни в Канаде. Русско-американской литературы, например, не существует в принципе. Авторы или пишут по-английски, или живут в Америке и пишут по-русски, но называют себя русскими писателями. А здесь есть вот это странная концепция, которая называется "русско-израильская литература". Это уникальный феномен, такого нет больше нигде.

А кого вы определяете как русско-израильского писателя? – обращаюсь я к Роману Кацману.

Мы исходим из очень широкого определения того, кто является израильским русскоязычным писателем. Все, кто пишут по-русски и живут в Израиле или хотя бы какую-то часть жизни прожили в Израиле, мы считаем русско-израильскими писателями.

Например, Виктор Шендерович, который недавно публично рассказал, как он получил израильское гражданство и уехал жить в Польшу. Вы считаете его израильским писателем?

Нет, Шендеровича мы не считаем израильским писателем, потому что он, во-первых, в Израиле не живет, а, во-вторых, то, что он пишет, никак не связано с израильской реальностью. Поэтому наличие израильского паспорта все-таки недостаточный фактор, чтобы считать автора израильским писателем. Главный вопрос, который я, как литературовед, задаю в своих исследованиях, это в какой мере литература отзывается на перемену места и на новую реальность? И вот если она в какой-то мере реагирует на израильскую действительность, то мы считаем рассматриваем ее в рамках наших исследований.

Я сама автор нескольких книг, живу в Израиле и пишу преимущественно по-русски, хотя не только. И у меня периодически возникает когнитивный диссонанс. Кто я? С одной стороны, три моих романа опубликованы в России. С другой стороны, я к той стране не имею никакого отношения, кроме русского языка, и живу я в Израиле, и пишу про Израиль. Не случилось ли так, что израильская русскоязычная литература провалилась между двумя стульями?

В том-то и дело. Наша литература, безусловно, не принадлежит к российской современной литературе. Но, тем не менее, она принадлежит к глобальной русской литературе. Ведь русская литература уже давно пишется не только в России или в Советском Союзе, а в любой точке мира. Поэтому я не считаю правильным сводить русскую литературу только к метрополии или только к Москве. Хотя я понимаю, что для многих писателей очень важно заявить о себе именно в Москве, попасть в московские книжные магазины, на московские книжные ярмарки. Но с точки зрения литературного процесса уже давно русская литература существует за пределами России. И я вижу это как естественный процесс. Русская литература пишется во всех странах, и в Израиле – лучше, чем где бы то ни было. С другой стороны, да, вы правы. Израильтяне эту литературу почти не знают. Но из-за этого она не становится маргинальной. Это литература евреев в Израиле, которые живут в своей стране и пишут на своем языке. То есть я отношусь к этой литературе как имеющей два неотделимых плюса: своя страна и свой язык. И то, что эта литература живет и не исчезает, хотя ее хоронят каждый год, уже сто лет, то это значит, что русским евреям в Израиле очень хорошо пишется по-русски. И это одно из многих чудес, происходящих в Израиле. И, что самое важное, такая литература не могла бы появиться ни в России, ни в Германии, ни в США. Это уникальная израильская литература.

Первым русско-израильским писателем принято считать Авраама Высоцкого (он также был врачом-стоматологом и основателем этого направления медицины в стране). Он считал себя "последним русским писателем среди евреев". С сожалением и печалью говорил он о том, что пишет русскую литературу на земле Израиля, вдали от культурного и языкового центра. В его словах и текстах было ощущение ущербности и нехватки.

Ближе к семидесятым годам преобладание грусти и досады исчезает. Появляются новые люди, одержимые идеями сионизма. Они были убеждены, что пишут именно израильскую литературу, но на русском языке. Писатели этой волны сожалели уже не о том, что пишут по-русски в Израиле, а о том, что в Израиле им приходится писать по-русски. Поэтому они пытались создать новую израильскую литературу на "новом языке". По сути, они пытались изобрести русско-ивритский язык, "русит", понятный лишь немногим. Третий этап, возникший на стыке веков, характеризуется отказом от борьбы. Русско-израильская литература начинает существовать самостоятельно, без оглядки на языковую метрополию и без попыток изобрести новый язык.

Начало двухтысячных годов я называю "золотым веком" русской израильской литературы, - продолжает Роман. - В эти годы вышли замечательные произведения. Алия девяностых достигла зрелости. В это время выходят романы Дины Рубиной, Михаила Юдсона, Дениса Соболева, Некода Зингера и других известных израильских авторов. Эта литература, с одной стороны, стопроцентно израильская, с другой стороны, написана на русском языке. И между этими двумя фактами нет противоречия.

В своем докладе Марина Аптекман утверждает, что три романа, которые она исследует, описывают ощущение потерянности после переезда в Израиль , их герои не испытывают радости, а только страх и инерцию.

"И действительно можно сказать что именно так оно и было, - пишет она. - Репатриация начала девяностых – это процесс перемещения целой общности, в которой каждый человек в той или иной мере оказался частичкой этого потока на временном и геополитическом сломе российской истории. Все три романа ярко описывают пересадку в Будапеште и чувство потерянности в пространстве. То же ощущение заявлено еще и в первом романе Рубиной, но в новых текстах оно описано гораздо жестче. Для читателя становится немного шоком, что описание этой пересадки вызывает в памяти некое дежавю – оно очень похоже на описание прибытия евреев в нацистские лагеря смерти. Последнее впечатление героини, когда она выходит из самолета в аэропорту Бен-Гуриона – это люди, уносимые толпой в темноту. И это описание больше всего напоминает, как люди выходят из поезда в лагере смерти в газовую камеру. Сама же героиня – как бы уцелев от участи смерти – начинает работать в кибуце на конвейере по закатки помидоров – и описание этой работы опять же, вызывает ощущение, что речь идет о работе в концлагере".

В Америке вы не встретите русских, убирающих туалеты. Этим занимаются пуэрториканцы. А в Израиле таких историй полным-полно, - объясняет Марина. – Понимаете, тут разница между репатриацией и эмиграцией. У человека немного разные ожидания от этих двух терминов. Когда человек эмигрирует, он бросает родную страну. И как следствие – ожидает травмы. А репатриант возвращается на свою родину. И то что эта Родина оказывается совершенно чужой и негостеприимной, было для многих людей уехавших в девяностых "с потоком" (а не по активному сионистскому выбору), неким шоком. Потому что у них был другой образ в голове. И они себя как бы заставили убедить, что это их страна и единственный способ с ней сжиться — это ее полюбить. Такой как она есть. На самом деле Израиль полюбить довольно легко, несмотря на все "но". Это очень человечная и теплая страна. В этом ее огромное преимущество. Но для тех, кто уезжает из России, сейчас отъезд — это однозначно эмиграция. И они не готовы полюбить за просто так страну – они недоумевают, почему она такая. Отсюда и конфликт поколений.

Только в Израиле могла быть создана эта литература по одной простой причине: здесь евреи в большинстве, - считает Роман Кацман. - Поэтому те, кто приезжают из других стран, могут сохранять свой язык, при этом находясь в своей стране, среди своего народа.

То есть вы хотите сказать, что  в этом и заключается разница между эмиграцией и репатриацией, и это совершенно другие ощущения и другая литература? Например, русский писатель, которые сегодня живет в Париже или Варшаве, не считает себя французским или польским автором просто потому, что он там находится в эмиграции. А писатель в Израиле находится дома, и он не должен это никому доказывать.

Да, вы очень четко сформулировали эту мысль. Писатель может быть сионистом, а может быть антисионистом. Это абсолютно нормально. Но это именно подчеркивает тот факт, что такая литература может возникнуть только в Израиле.

Если мы уже начали говорить о свободе высказываний, то в последние месяцы, с начала войны в Украине, появилось новое явление, "культура отмены". Когда патриотично-украински настроенные граждане устраивают травлю и преследование людей, говорящих на русском языке, пишущих на русском языке или даже носящих "русскую" фамилию. По-моему, это абсолютно отвратительное явление. А вам как кажется?

Вопрос, пожалуй, лишний. Мы с вами говорим на русском языке, мы провели конференцию на русском языке, где обсуждали произведения, написанные на русском языке. Я против "культуры отмены", это очень пагубное явление, которое, по-моему, может вызывать только огорчение и негодование. Отмена языка – это просто смешно. Во-первых, потому что это невозможно. Тем самым причиняется ущерб тем, кто отменяет, а не тем, кого отменяют. Во-вторых, те, кто пытаются отменить русский язык сегодня, они либо ошибаются, либо ведут циничную идеологическую борьбу. Русский язык не принадлежит никому, это мы принадлежим ему. Это бесполезно и очень грустно.

Насколько израильская русскоязычная литература актуальна? – задаю я вопрос Алексею Сурину, докторанту кафедры литературы еврейского народа, специалисту по современной русско-израильской литературе.

Очень актуальна. Она недостаточно известна, но отвечает на вопросы, которые волнуют людей. На ней лежит некое "проклятие" – эту литературу не замечают. Но это было всегда, она находилась в своего рода боковом зрении. Но, исследуя эту литературу, я не только отмечаю, что она очень интересна, но она укладывается в контекст мировой литературы и отражает все, что там происходит. Поэтому говорить об израильской русскоязычной литературе как о второстепенном явлении я бы не стал. Скорее можно сказать, что она занимает свою особенную нишу и не похожа ни на какую другую.

В ходе конференции поднимались многочисленные вопросы, обсуждались насущные темы, проводились круглые столы и дискуссии – от женской русскоязычной литературы до осмысления текущей войны. Например, писатель Давид Маркиш заметил, что общеизраильской культуры, по его мнению, не случилось , и идея плавильного котла потерпела поражение. А вместо этого в Израиле возникло много разных культур, которые живут параллельно друг с другом, иногда вообще не пересекаясь.

А вот писатель и историк Наум Вайман посвятил часть выступления критике в адрес ивритоязычных писателей,  которые, по его мнению, "застряли на идее просвещения и инфантильных попытках зачеркнуть прошлое и начать все сначала". Например, недавно ушедший Меир Шалев был представителем такого "социалистического направления" в израильской литературе. Но израильские русскоязычные писатели, которые не разделяют социалистические ценности, могут изменить эту тенденцию.

Какие ценности, которых не было у Шалева, есть у израильских русскоязычных писателей? – спросила я Наума Ваймана.

Я не принижаю достижения Меира Шалева, - ответил Вайман. – Но он сам утверждал, что Иерусалим – это мертвый город. А для русскоязычных писателей еврейская история имеет гораздо большее значение.

Кстати, Иерусалиму в контексте израильской русскоязычной литературы было посвящено сразу два доклада.

После всего услышанного и рассказанного, я правильно понимаю, что израильская русскоязычная литература существует сегодня как самостоятельное явление? – задаю я вопрос Роману Кацману. - То есть мы не должны больше оправдываться и искать объяснения, почему мы пишем по-русски, живя в Израиле?

Совершенно верно. Нам не нужно оправдываться, в первую очередь, перед самими собой. Русская литература в Израиле живет и процветает, и пока умирать не собирается.

Конференция длилась три дня, на ней выступали докладчики из самых разных стран – Румынии, Англии, Франции, Латвии, Германии, представлявшие, в частности, Университетский колледж в Лондоне, "Сорбонну" и другие престижные высшие учебные заведения. И, разумеется, исследователи из разных израильских ВУЗов.

Как оказалось, русско-израильская литература подразделяется на женскую, фантастическую, драматургическую и многие другие жанры. Тема одного из докладов, например, звучала так: "Израильская русскоязычная литература как макгаффин". Любопытствующих отсылаю к "Википедии", ну а всех любителей чтения – к еще не столь великой, как русская, но достаточно обширной нашей, израильской русскоязычной литературе.

Майя Гельфанд