Научные журналисты и оппозиционные взгляды
Среди прочего, в фокус обсуждения попала тема долгосрочного развития научной журналистики. Мне, пришедшей в профессию в 2008 году, кажется, что в 90-е годы существовал провал. Советская школа исчезла, а в начале нулевых, благодаря работе фонда "Династия", популяризация науки начала возрождаться на выжженной земле. Старшие товарищи, Борис Долгин из polit.ru и Елена Мартынова с сайта elementy.ru, считают, что я сгущаю краски и что в 90-е годы научная журналистика вполне существовала, но, по-видимому, согласны с тем, что сегодня она развита значительно лучше.
Мысль о бутылочном горлышке, через которое прошла научная журналистика в 90-е, кажется мне важной, и вот почему. Мне кажется, что в профессию пришло очень много людей, не наследующих советские традиции научной журналистики, а адаптирующих к российской реальности западные принципы ремесла. В первую очередь разница в подходе связана с выбором ключевых источников информации: от журналистики экспертов мы перешли к журналистике публикаций.
Кто не с нами, тот против нас?
Наука в Советском Союзе была в значительной степени обособлена от западной. Исследователи мало публиковались в зарубежных журналах. Возможностей для знакомства с иностранными статьями было гораздо меньше, чем сейчас. Задача научного журналиста в первую очередь заключалась в том, чтобы найти эксперта, взять у него интервью, и при необходимости дополнительно упростить полученную информацию для читателей условного журнала "Здоровье".
Сегодня интервью с исследователями, конечно, никуда не делись. Но железный занавес рухнул, наука интернациональна, и любые сильные работы публикуются на английском, независимо от того, выполнены ли они в Мюнхене, Лиссабоне или в Омске. Успешные научные журналисты сегодня – это в основном люди с естественнонаучным образованием и приемлемым уровнем английского, способные напрямую обратиться к научной публикации, получить всю информацию из первоисточника. Интернет, кроме того, позволяет попросить об интервью не только эксперта из МГУ, но и эксперта из Гарварда, причем второе зачастую оказывается проще – западные ученые в среднем больше настроены на общение с журналистами.
В результате научная журналистика, вслед за наукой, стала полностью вненациональной. Министерство образования специально выделяет журналистам гранты, чтобы они иногда писали и про российскую науку тоже, потому что по умолчанию они пишут про европейские и американские исследования – это удобнее, их просто намного больше. Из этого есть интересное следствие: в Советском Союзе научная журналистика была важным инструментом государственной пропаганды. В современной России она существует полностью отдельно от государства, а иногда и вступает в прямое противоречие с насаждаемыми им ценностями, в тех случаях, когда таковые не согласуются с мировым научным мейнстримом.
Свобода говорить, что дважды два – четыре
Разумеется, сообщество научных журналистов неоднородно. В нем могут быть не только люди, поддерживающие присоединение Крыма (тем более что международное право находится вообще за пределами компетенции автора, пишущего о естественных науках), но даже люди, согласные, допустим, с законами против ГМО или запретом на пропаганду сексуальной ориентации (это проблематично обосновать с помощью научных исследований, но никто не мешает научному журналисту иметь частное мнение). И всё же уровень оппозиционных настроений среди людей, склонных к анализу фактической информации, довольно высок, по очень простой причине: фактическая информация часто указывает на то, что государство принимает неоптимальные решения.
Многие мои коллеги подтвердят, что белоленточные митинги – это очень удобный способ совместить приятное с полезным. Пока вы тут проявляете гражданскую позицию, вы успеваете совершенно случайно встретить и издателя своей книжки, чтобы обсудить с ним следующую допечатку, и организатора вашей ближайшей лекции, который напомнит вам про анонс, и редактора журнала, который прямо тут, на проспекте Сахарова, обсудит с вами очередную статью про влияние гормонов на поведение человека, и еще десяток тех, с кем вы знакомы по работе.
Но уже не все помнят, что вообще вся эта история с массовыми митингами протеста закрутилась во многом потому, что доказательства фальсификации были проанализированы в научно-популярной статье "Математика выборов", опубликованной в газете научного сообщества "Троицкий вариант – наука". Там были приведены, например, графики, отражающие распределение числа голосов за "Единую Россию" на разных избирательных участках, в которых были отчетливо видны невыносимо трогательные пики на круглых числах – ровно 75% проголосовавших, ровно 80, ровно 85. Именно отсюда происходит мем "Гребенка Чурова" и сопутствующие ему плакаты "Чурову не верим, верим Гауссу!", которых было очень много на первых митингах.
Тем не менее, радикальный перелом в отношении научных журналистов к действующей власти произошел позже, весной 2015 года. В этот период многие прежде лояльные к ней люди стали умеренно оппозиционными, а умеренные превратились в резко оппозиционных. Это было связано с несправедливым и нелепым объявлением просветительского фонда "Династия" иностранным агентом.
Понятно, что в масштабах большой истории трагедия закрытия фонда едва ли может быть сопоставима с другими странными действиями власти, такими как конфликт с Украиной, но людям свойственно острее всего реагировать на то, что связано с ними непосредственно. Вынудив "Династию" закрыться, государство нанесло глубокое личное оскорбление всем, кому за 15 лет своей деятельности успел помочь фонд – ученым, которым он давал гранты (чтобы они оставались работать в России!), сотрудникам библиотек, в которые он присылал хорошие книжки, сотрудникам музеев, для которых он создавал экспозиции. Это событие не прошло незамеченным и для тысяч людей, не связанных с популяризацией профессионально, но ходивших на лекции, организованные "Династией", и читающих изданные ей книги.
И теперь я думаю о том, что это могла быть гениальная многоходовка. Популяризация науки, в принципе, может рассматриваться действующей властью как нечто нежелательное, потому что она проповедует светлые идеалы самостоятельного поиска и проверки информации, критического отношения к тому, что говорят по телевизору, осознания когнитивных ловушек, а значит, большей устойчивости к манипуляциям. При этом спрос на популяризацию так или иначе растет, ей занимается много талантливых людей (возможно, в том числе потому, что здесь больше свободы, чем в любой другой общественно полезной деятельности).
На уровне официальной риторики государство, понятное дело, не может заявить, что научная журналистика – это плохо. Но оно может сделать так, чтобы научные журналисты, обиженные за "Династию", на эмоциях начали высказывать резко оппозиционные взгляды, и тем самым совершенно самостоятельно отпугнули бы от своей деятельности тех россиян, которые верят телевизору, то есть как раз ту аудиторию, для которой было бы особенно важным научное просвещение.
Журналисты и посетители лекций часто спрашивают меня, осознавала ли я такой риск, когда предлагала Алексею Навальному написать отзыв на обложку моей второй книги. Да, но этот риск не казался мне заслуживающим внимания. Книжка у меня и так, с одной стороны, довольно сложная, а с другой стороны, довольно оппозиционная. Тут уже отзывом больше, отзывом меньше, она все равно может понравиться только читателям, чей набор базовых ценностей довольно близок к моему.
Должна ли я была задвинуть эти ценности куда подальше и написать книжку, ориентированную на совсем широкую аудиторию, убрав из нее как занудные биохимические детали в главах про медицинскую лженауку, так и выражение личной позиции в главах про гендер, геев или религию – только бы, не дай бог, никого не отпугнуть? Я не знаю. Мне кажется, нет. Бессмысленно притворяться тем, кем ты не являешься, от этого получаются плохие тексты. Но, конечно, это показывает, что нужны и другие популяризаторы, способные выходить на действительно широкую аудиторию. Те, у кого получится победить дракона, не став драконом.
Ася Казанцева