Люди в среднем более моногамны, чем приматы
Как обстоят дела на самом деле? Есть ли разница в частоте супружеских измен между разными культурами? Стали ли люди моногамными только в последнее время? И как вообще возникла моногамия как феномен в процессе эволюции? Мы попросили рассказать об этом анонимного приматолога, которая много лет занималась наблюдением за жизнью обезьян в полевых условиях и не понаслышке знает, как сложно могут быть устроены семейные связи у наших родственников.
Что вообще такое моногамия? И существуют ли разные «степени моногамности»?
Это сложное понятие: моногамия — это и про то, кто с кем живет, и про то, кто с кем занимается сексом, и про то, кто от кого рожает детей.
Антропологи и зоологи обычно отвечают на этот вопрос так:
- социальная моногамия — это тип социальной организации, при которой одна самка живет с одним самцом. В применении к человеку социальная моногамия — это тот единственный тип брака, который одобряет Российская Федерация, то есть союз между мужчиной и женщиной;
- генетическая же моногамия — это система размножения, при которой дети рождаются только внутри такого союза. И антропологов, и обывателей обычно интересует именно генетическая моногамия. Первых — потому что именно система размножения имеет значение для эволюции, поскольку изменяет генетическое разнообразие в популяциях и влияет на половой отбор.
Почему так сложно понять раз и навсегда, моногамны люди или нет?
Моногамию у людей сложно изучать по двум основным причинам: все люди разные — и все люди врут.
Во-первых, разнообразие брачных практик у людей очень велико: помимо моногамных браков, существуют полигамные (многоженство), полиандрические (многомужество), серийная моногамия (последовательные моногамные браки), и это еще не говоря о влиянии контрацепции и о размывании понятия «семья» («второй демографический переход»), когда в браке не обязательно рождаются дети, а дети необязательно рождаются в браке, да и сам брак тоже может быть церковным, гражданским и даже полиаморным. Даже если допустить, что в моногамных браках всегда соблюдается генетическая моногамия (а это не совсем так), подсчитать среднюю «степень моногамности» среди всего множества человеческих сообществ сложно.
Вторая проблема — в том, что нельзя просто взять и спросить людей, насколько они моногамны. Люди могут не только скрывать данные об отцовстве и о своих отношениях по самым разным причинам, но и сами верить во что-то, не имеющее отношения к действительности. Например, во многих амазонских племенах распространена идея частичного отцовства, то есть вера в то, что отцами ребенка являются все мужчины, которые внесли свое семя в женщину.
Но почему нельзя просто сделать всем генетические тесты на отцовство?
Это тоже не так просто по многим причинам. Не все люди соглашаются участвовать в таких исследованиях; нежелательные результаты тестов могут влиять на отношение отцов к детям и даже разрушать семьи; и сложно проводить исследования методологически чисто (по той же причине: все врут). В конце концов, технически сложно и дорого организовывать экспедиции, чтобы протестировать все огромное многообразие человеческих сообществ в мире. Тем не менее, в последние 10-15 лет таких исследований становится все больше.
И что показывают генетические тесты на отцовство? Люди генетически моногамны?
Как ни странно, скорее да, чем нет! Народное поверье, кажется, заключается в том, что люди благочестивы только на бумаге, а на самом деле все друг другу изменяют. Но генетические исследования, как правило, показывают, что люди довольно моногамны.
В большинстве исследований процент внебрачных детей составляет не больше 5% (в среднем 0-11%, с медианными значениями около 2-3%). Впрочем, тут есть небольшой подвох. Большинство подобных исследований выполнено на популяциях европейского происхождения. Проблема с такими популяциями в том, что для них характерна патриархальная социоэкономическая система с наследованием имущества и фокусом на нуклеарные семьи, часто с низкой мобильностью и автономностью женщин, а также сильными религиозными и культурными нормами, которые поощряют верность в браке.
Все эти черты исторически не были свойственны человеческим сообществам, а в большинстве современных традиционных сообществ они не выражены до сих пор. Если изучать традиционные сообщества, например, живущий в Намибии кочевой народ химба, выясняется, что процент внебрачных детей в некоторых культурах может быть гораздо выше ожидаемого, достигая 48%. Таких исследований, к сожалению, мало, но они показывают, что степень моногамности в разных популяциях и культурах может варьироваться очень сильно.
Но интересен и другой вывод генетических исследований: уверенность людей в своем отцовстве обычно очень хорошо коррелирует с фактическим отцовством. То есть люди обычно неплохо понимают, кто на самом деле отец, и ошибаются только в небольшом проценте случаев. Это хорошая новость для антропологов: она означает, что работы, основанные на опросах и генеалогических данных, без применения генетических тестов, не так уж далеки от истины — нужно просто делать скидку на этот небольшой процент ошибок (который среди отцов с высокой уверенностью в своем отцовстве составляет всего 2-3%).
А какими люди были «исходно»? Моногамия — это наше базовое свойство или недавнее культурное приобретение?
Под этим вопросом обычно подразумевается, какими люди были до появления церковных браков, индустриализации и тиктока — то есть когда-то в каменном веке или в начале эволюции Homo sapiens. Ответить на этот вопрос непросто, потому что брачное поведение не превращается в окаменелость, которую можно откопать и изучить, а древнюю ДНК научились секвенировать совсем недавно, и это до сих пор дорого и сложно. Поэтому самое лучшее, что остается антропологам — это изучать современные нам сообщества людей, которые сохраняют архаичный образ жизни и поэтому предположительно больше всего похожи на людей, живших когда-то в каменном веке.
Хотя простого исчерпывающего ответа тут нет, в целом этнографические исследования показывают, что люди скорее моногамны, чем нет. Если взять большую выборку в основном доиндустриальных сообществ, то сначала может показаться, что люди совсем не моногамны, потому что примерно в 85% сообществ разрешено многоженство. Поэтому некоторые исследователи считают, что моногамный брак — это следствие поздней культурной эволюции, получившее глобальное распространение только в последние несколько столетий. Однако другие исследователи возражают: хотя многоженство и разрешено во многих сообществах, если присмотреться получше, оказывается, что фактически большинство браков там все-таки моногамные (возможно, в том числе потому, что немногие мужчины могут позволить себе содержать нескольких жен). Кроме того, несмотря на то, что люди в любых сообществах часто практикуют серийную моногамию (то есть вступают в новый брак после смерти партнера или развода), в пределах одного брака люди изменяют не так часто, и уровень внебрачного отцовства у людей очень низок по сравнению с большинством социально моногамных животных (об этом подробнее ниже).
Еще одна подсказка, которую анропологи могут использовать для реконструкции системы размножения древних людей, — это определенные физические характеристики современных людей, а именно половой диморфизм (различия между мужчинами и женщинами) и размер семенников. Поскольку эти признаки сформировались под влиянием полового отбора, на который, в свою очередь, влияет тип системы размножения, то, сравнивая их параметры с другими животными с известной системой размножения, можно реконструировать то, как размножались люди в процессе эволюции.
По обоим этим признакам получается, что эволюция моногамности у людей началась уже давно. Половой диморфизм у людей по сравнению с другими приматами низкий (то есть женщины и мужчины не сильно отличаются по размеру), а семенники относительно маленькие. И та и другая особенности у наших родственников ассоциированы с моногамией.
Причина тут в том, что чем выше репродуктивная конкуренция среди самцов, тем важнее им быть большими, сильными и иметь большие семенники. Поскольку у моногамных видов конкуренция низкая (в случае идеальной моногамии одному самцу все равно достанется только одна самка, как ни старайся), то самцы у таких видов обычно примерно такого же размера, что самки. Пример другой крайности среди наши ближайших родственников — это гориллы, у которых доминантный самец монополизирует почти все спаривания и поэтому самцы почти в два раза крупнее самок. Люди же больше похожи на скромных моногамных южноамериканских прыгунов или ночных обезьян.
Какие вообще сообщества «самые моногамные», а какие — самые «распущенные»? Отличаются ли люди в этом плане друг от друга?
Люди действительно разные. Исследование, в котором авторы сравнили генеалогические данные 80 небольших традиционных сообществ по всему миру, показало, что степень моногамности зависит от степени близости к экватору и от способа добывания пищи. Для анализа использовали два показателя: степень полигинности (как много мужчин состоит в союзе с одной или с несколькими женщинами) и стабильность браков (связь на всю жизнь с одной стороны или серийная моногамия с другой).
Оказалось, что и полигинность, и нестабильность браков выше в низких широтах (то есть в тропиках, ближе к экватору). Говоря простым языком, и мужчины, и женщины в тропиках вступают в отношения с большим количеством партнеров, чем в более умеренном климате. Почему это так, достоверно неизвестно. Одна из гипотез заключается в том, что в тропиках больше патогенов и паразитов, и эволюция там поддерживает системы размножения, в которых и мужчины, и женщины выбирают больше партнеров, поскольку это обеспечивает их детям повышенное разнообразие генов, связанных с работой иммунной системы, что, в свою очередь, защищает их от патогенов и паразитов.
Помимо климата, на степень моногамности влияет способ добывания пищи: полигинность оказалась выше в сообществах, которые занимаются сельским хозяйством, чем у охотников-собирателей, и выше всего в сообществах, которые занимаются растениеводством (хортикультуралисты). Связано это, судя по всему, с тем, что в сообществах, где роль мужчины как добытчика пищи ниже (то есть в тех, что занимаются сельским хозяйством и особенно растениеводством), эволюция поощряет не стабильность брака, а большее количество партнеров у женщин. Иными словами, там, где от мужчин меньше толку, у женщин меньше мотивации хранить им верность.
А насколько люди генетически моногамны по сравнению с другими животными?
Люди занимают довольно высокие места в таком рейтинге: где-то между сурикатами и бобрами. Таков результат недавно опубликованной статьи эволюционного антрополога Марка Дайбла. В исследовании он использовал относительную частоту полных сиблингов (братьев и сестер, у которых общие оба родителя) и неполных сиблингов (тех, у кого общий только один родитель) в популяции в качестве меры моногамии.
Идея методологии проста: при идеальной моногамии, когда брак длится всю жизнь и дети рождаются только внутри него, в популяции будут встречаться только полные сиблинги. На противоположном конце градиента моногамии, при полном промискуитете, будет очень много полусиблингов и очень мало полных сиблингов. Чтобы узнать, как в этом плане обстояли дела у людей, живших в разное время в разных частях планеты, автор проанализировал генетические данные, основанные на анализе древней ДНК из археологических раскопок времен бронзового века в Европе и неолита в Анатолии, и генеалогические данные от 94 современных человеческих популяций по всему миру. Получившиеся частоты он затем сравнил с данными по разным видам млекопитающих.
Выяснилось, что разброс частоты встречаемости полных сиблингов в человеческих популяциях, как древних, так и современных, очень велик, от 26 до 100%. Однако среднее значение, 66%, попало в диапазон, который наблюдается у социально моногамных млекопитащих (45-100%). Люди, таким образом, в плане моногамности оказались гораздо ближе к таким признанным моногамным млекопитающим как бобры (73% полных сиблингов), эфиопские шакалы (77%) или белорукие гиббоны (64%). И сильно отличаются в этом плане от наших ближайших родственников-приматов — например, у шимпанзе показатель составил всего 4%.
И как обстоят дела у других приматов?
Большинство видов приматов не моногамны и имеют различные формы полигинии, полиандрии и промискуитета. Серийная моногамия встречается примерно у 29% видов. У ближайших родственников человека, шимпанзе и бонобо, моногамии нет и в помине, и оба пола спариваются с разными партнерами (полигиноандрия). Другие крупные человекообразные обезьяны, гориллы и орангутаны, имеют разные формы полигинии.
Поэтому человек в этом отношении в каком-то смысле уникален, ведь все наши ближайшие родственники совсем не моногамны, а в процессе эволюции человека именно моногамия в какой-то момент стала играть важную роль.
Однако наши дальние родственники, гиббоны, которых также называют малыми человекообразными обезьянами, социально моногамны, а некоторые даже и генетически моногамны. Другие примеры — это уже упоминавшиеся выше прыгуны и ночные обезьяны, а также некоторые лемуры.
Ну а если говорить не о приматах, а вообще о всех животных — как часто там встречается моногамия? И почему виды отличаются друг от друга?
Млекопитающие редко бывают моногамными, и 29% видов с социальной моногамией среди приматов — это на самом деле рекорд среди всех отрядов млекопитающих. За приматами следуют хищные, где социальная моногамия встречается у 16% видов, а в других отрядах она либо редка (3% у рукокрылых), либо отсутствует совсем (например, у китообразных). В целом всего около 9% видов млекопитающих социально моногамны. А вот птицы бывают такими гораздо чаще. Социально моногамны больше 80% их видов.
Почему так? Это связано с теориями полового отбора и конфликта полов. У животных с половым размножением вклад полов исходно неравен, и самка вкладывает в выращивание потомства гораздо больше.
Неравенство начинается с разницы в размере и количестве половых клеток: яйцеклетки гораздо больше сперматозоидов, и количество яйцеклеток ограничено, а сперматозоиды могут производиться постоянно. Беременность и лактация у млекопитающих еще сильнее увеличивают неравенство родительских вкладов. Поэтому самцам в целом проще всего повысить свой репродуктивный потенциал, если спариваться со множеством самок. Самкам это сделать сложнее, ведь яйцеклеток не бесконечное количество, а беременеть постоянно не получится. В этом заключается парадокс моногамии: зачем самцу оставаться с одной самкой, если ему проще завести сотню детей от сотни разных самок?
У птиц, однако, разница в родительском вкладе между самцами и самками в среднем ниже, чем у млекопитающих: высиживать яйца и кормить птенцов червячками самец может не хуже, чем самка. Именно поэтому социальная моногамия у птиц встречается чаще. Но генетическая моногамия, как водится, отстает от социальной: социально моногамные птицы изменяют партнерам чаще, чем люди, и средний уровень внебрачного отцовства у них составляет около 11% (у людей медианное значение, как уже упоминалось, 2-3%), во многих видах превышая 20%.
Если моногамия так редка, а ее существование так парадоксально, то почему она вообще возникает?
На эту тему есть несколько гипотез той или иной убедительности, но почти все научные статьи, пытающиеся объяснить возникновение моногамии, содержат слова «загадка» или «парадокс».
Например, сравнительные филогенетические анализы показывают, что первоначально моногамия, скорее всего, появляется у тех животных, у которых пищевые ресурсы, а следовательно, и самки, территориально «привязанные» к этим ресурсам (помним про их повышенный вклад в потомство), распределены дисперсно, то есть сильно разбросаны в пространстве. В таком случае самцы не могут монополизировать много самок, просто потому, что бегать от одной к другой было бы слишком энергетически затратно, и им приходится оставаться с одной самкой.
Эта ассоциация между распределением ресурсов и системой спаривания была продемонстрирована, например, на кошках. В целом кошки совершенно не склонны к моногамии и спариваются как попало (т.е. демонстрируют промискуитет). Особенно в городах, где еды для них достаточно и плотность самок, соответственно, высока. В деревнях, где плотность и еды, и кошек ниже, коты способны монополизировать несколько кошек, в результате чего возникает полиандрия. И наконец, в суровом климате архипелага Кергелен в Антарктике, где очень низкая плотность и еды, и самок, котам поневоле приходится быть моногамными.
Помимо этой «исходной» эволюционной причины моногамии, существуют факторы, которые поддерживают ее существование. Это, например, отцовская забота. Она с большей вероятностью появляется там, где самцы уверены в своем отцовстве (а эта уверенность, конечно, выше в моногамных системах по сравнению с любыми другими). А однажды появившись, отцовская забота способствует моногамности, потому что самкам выгодно оставаться с самцами, которые заботятся об их детенышах. Самцам, в свою очередь, это тоже выгодно: во-первых, их потомство лучше выживает, передавая их гены в будущее, а во-вторых, в моногамной семье проще следить за самкой, предотвращая ее спаривания с другими самцами.