Эмигранты и релоканты

Вторая волна, самая несчастная, угодила в кошмарную ситуацию – между Гитлером и Сталиным.

Третья была уже отчетливо советской, точнее – антисоветской, что многое объясняет. Уникальность нашей волны была в том, что мы несли с собой огромный опыт, незнакомый, по сути, первым двум волнам. Выходцы из застоя, мы прибыли в Америку полномочными представителями советской цивилизации в ее характерном и концентрированном проявлении. Именно это обстоятельство и задержало открытие настоящей Америки вместо той, которую мы привезли с собой. Третья волна пересекала океан с надеждой найти в Новом Свете исправленный вариант Старого. Наша мечта строилась от противного: там бедность – здесь богатство, там рабство – здесь свобода, там низ – здесь верх. Мы хотели найти в Америке свой идеал, до чего ей, Америке, разумеется, не было дела. Так и получилось, что ехали мы в одну страну, а приехали в другую, невольно повторив ошибку Колумба, который попал в Америку в поисках Индии.

Я еще застал белогвардейцев, вместе с которыми работал в типографии старейшей русской газеты. Когда в редакцию "Нового русского слова" пришел с визитом знаменитый диссидент Петр Григоренко, мои коллеги сказали, что "сталинскому генералу руки не подадут".

Я видел монархистов и республиканцев, старомодных антисемитов и радикальных сионистов, традиционных либералов и еще более традиционных охранителей, убежденных западников и закоренелых националистов. Все они мечтали о падении страшного советского режима, но путь к этой цели предусматривал победу над идеологическими противниками внутри, а не только снаружи. Пытаясь понять, чего ждать, я еще в самом начале эмигрантской жизни просматривал в библиотеке на 42-й совсем уже пожелтевшую газету Керенского, который всего за семь лет до того умер в Нью-Йорке. Каждая первая полоса была посвящена борьбе с отступниками и ренегатами его партии.

Пожалуй, лучше и безжалостней всего попытку политического объединения Третьей волны изобразил Сергей Довлатов в сатирической повести “Филиал”, где он вывел и высмеял всех наших общих знакомых.

Это еще не значит, что эмигранты в принципе не способны объединяться на разумной платформе. Ведь во многих странах, освободившихся от власти Москвы, вернувшиеся эмигранты сыграли важную роль в трансформации режима и реставрации демократии. Возможно, новая волна добьется того, что никак не получалось у первых трех. Но пока этого не произошло, стоит вспомнить о том, что лучше всего удалось русскому зарубежью. Я говорю о каноне.

Эллины, жившие в сотнях враждовавших между собой полисов, признавали своими говоривших по-гречески и молившихся олимпийским богам. Китайцами считались все, кто пользуется иероглифами. У русских, кем бы они ни были, таким универсальным критерием идентичности служила "святая", как ее называл Томас Манн, литература. И если евреи собрали канон во время вавилонского пленения, боясь без Библии затеряться среди чужих народов, то у русских это происходило в эмиграции.

Только на свободе, в стороне от безумной цензуры и бездарных начальников, вся написанная на русском словесность могла сложиться в один литературный материк без границ, где по соседству жили Бунин с Набоковым и Пастернак с Мандельштамом.

Третью волну, правда, на этот континент не брали, поэтому ей (нам) пришлось создавать свой архипелаг. И он возник силами по крайней мере двух дюжин выдающихся авторов – от Бродского и Солженицына до Аксенова и Войновича. Вся созданная этой плеядой многотомная библиотека вернулась в Россию, чтобы стать фундаментом той интеллектуальной свободы, которая при всех издержках царила в промежутке между советским и постсоветским тоталитарными режимами. И этот урок пригодится тем, кто приходит на смену.

Прожив почти полвека среди эмигрантов, я не думал, что доживу до встречи с новым миллионом приезжих, которых теперь даже зовут иначе: релоканты. Им еще только предстоит найти себе нишу в свободном мире, обжить ее, разочароваться в ней, наконец, принять свой адрес как судьбу и делиться своим опытом с новоприбывшими, поток которых, к несчастью, никогда не иссякает.

Я знаю, я там был, хотя это еще не значит, что наш опыт целиком переходит по наследству к релокантам. Не зря они нашли себе новое имя. С ними нас объединяет то же, что и всех предыдущих эмигрантов: ненависть к тирании, бесправию, державной лжи и государственному террору. И мы, и они оставили родину, чтобы не нести ответственность за ее преступления.

А разделяет нас – прошлое. У нас не было практики свободы, за ней-то мы и отправились на Запад. Зато релоканты привезли с собой драматический опыт утраченной свободы – ущербной, бедной, скомпрометированной, дутой, пошлой, лживой, но свободы – видеть мир, читать, что хочешь, и говорить (до поры до времени), что думаешь.

Вступив в эмигрантскую жизнь с этим багажом, релоканты способны создать ресурс правды для оставшихся в заложниках у Путина. Их, конечно, никто не смеет звать – живя в свободном мире – на баррикады. Но в силах уехавших представить альтернативную кремлевской пропаганде картину происходящего. От вновь попавших в ГУЛАГ нельзя ждать подвига. Но можно прививать тот здоровый скепсис, который противостоит телевизору, не требует крови и позволяет узнать, кто сбил малайзийский самолет, как напали на Украину, что происходило во время резни в Буче.

Сегодня среди релокантов стал актуальным разговор о зарубежной России как политической силе, способной радикально изменить метрополию. В качестве исторического прецедента всплывает эмигрант Ленин. А есть еще и Хо Ши Мин, и Пол Пот, и Хомейни. Но, разумеется, не на них равняются политики нашего зарубежья. Конечно, хочется, чтобы им принадлежало будущее. Но чтобы оно пришло, необходим резервуар свободной мысли и слова. Собрать его, показывает история, по силам эмигрантам, как бы они себя ни называли.

Александр Генис