Черный ветер, белый снег: возрождение русского национализма

В начале 1920-х годов русские эмигранты начали по-новому интерпретировать русскую историю и русскую идентичность, рассматривая их в свете катастрофической революции 1917 года и разрушительной гражданской войны. Они утверждали, что попытки европеизации России со времен Петра I привели к ослаблению страны, и что у русских гораздо больше общего с татаро-монголами и кочевыми племенами Центральной Азии, чем с французами или немцами. Эти группа людей называла себя «евразийцами». Но они оказались уязвимыми, и в их ряды без труда проникли агенты советских спецслужб, поэтому вскоре евразийцы утратили свое влияние — даже в эмигрантской среде.

Эту теорию возродил в 1960-е годы историк Лев Гумилев (1912-1992) — сын двух знаменитых поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилева — который провел долгие годы в ГУЛАГе, где познакомился с Петром Савицким, последним из оставшихся в живых евразийцев 1920-х годов. Отчасти под его влиянием Гумилев разработал явно антимарксистскую теорию о закономерностях подъема и упадка народов. Некоторые группы племен, утверждал он, в определенные периоды своего своей истории охватывала та социальная солидарность, которую он называл пассионарностью — созидательной энергией этногенеза, стремлением к расширению географического пространства, экспансии, и жестокости в сочетании со способностью к сверхнапряжениям и жертвенности ради общей цели. По его утверждению, именно пассионарность — а не технический прогресс или духовное развитие — является главным в историческом процессе. Победа Советского Союза во Второй мировой войне показала, что русские этим качеством обладают, и что наряду с народами Центральной Азии они сформировали цивилизацию, значительно отличающуюся от европейской.

В 1980-е годы по мере приближения распада СССР теории Гумилева были опубликованы и привлекли внимание многих представителей интеллигенции. Его книги по истории степных кочевников стали бестселлерами — отчасти потому, что они читались как захватывающие романы (в этой связи многие ученые обвиняли его в том, что написанное им, по сути, является художественным вымыслом).

Одним их тех, кого вдохновили его работы, был Александр Дугин — диссидент, который так же выступал против марксистской теории. По мнению Кловера, Дугин идейно связан с представителями европейских «Новых правых», которые осуждают наследие и традиции либерализма, национальное государство и доминирующую роль США, а также утверждают, что Европе необходимо возродиться в качестве имперской силы. Их идеи, в свою очередь, позаимствованы у Хэлфорда Джона Маккиндера (Halford Mackinder) и теоретиков геополитики нацистской Германии, которые утверждали, что решающие схватки в мировой политике происходят между океаническими государствами, возглавляемыми США, и континентальными евразийскими державами.

Все эти течения были объединены в книге Дугина «Основы геополитики» (1997). Она стала учебником в российской Академии Генштаба, где преподавал сам Дугин (так в тексте, — прим. перев.) — теперь уже не диссидент, а теоретик и опора российского истеблишмента. Хаос, возникший в России в 1990-е годы, для многих россиян означал, что демократия западного образца, далеко не благотворная и полезная, на самом деле негативно влияет на их образ жизни. Расширение НАТО и бомбардировки силами альянса Сербии в 1999 году, видимо, послужили подтверждением того, что Запад является врагом, и заставили многих думающих россиян — в том числе и Путина — изменить убеждения и стать сторонниками обновленного евразийства.

Здесь следует кое о чем предупредить: российские политики обычно выбирают для себя идеологию не потому, что верят в нее, а потому, что она удобна на определенных стадиях их политической карьеры. Обновленная Дугиным евразийская концепция удобна для Путина, пока он находится в условиях конфликта с Украиной в сочетании и западных санкций и пока выступает против навязанной Соединенными Штатами «однополярной» модели мирового устройства. Это не означает автоматически, что он собирается под видом Евразии возродить Советский Союз. Если дальше он решит, что России необходимо более тесно взаимодействовать с Западом — чтобы справиться с исламистским терроризмом или не допустить, чтобы конфликт стал неуправляемым — евразийская риторика в его высказываниях сразу же утихнет.

Позиция Кловера — сдержанная, рассудительная и несколько скептическая — объясняется временным характером путинской идеологии. Он в общих чертах показывает, каким образом идеи евразийства неверно трактуются и искажаются в различных политических движениях, но однозначных выводов в большинстве случаев избегает. Это соответствует духу и принципам Дугина, у которого он брал подробные интервью. Дугин — здравомыслящий модернист: он часто провозглашает принцип и при этом отступает в сторону, чтобы «разложить его на части». Он обеспечивает репертуаром «политтехнологов», которые манипулируют идеологиями в соответствии с ситуацией и тактической необходимостью.

Правда, возможности политических технологий ограничены — не исключено, что в какой-то момент Путин окажется в ситуации, когда он уже не сможет гордо и с достоинством отказаться от собственной риторики. И тогда незаменимым руководством и справочником станет книга Кловера.

Джеффри Хоскинг (Geoffrey Hosking), The Financial Times, Великобритания