Анатолий Вишневский
Первые 36 лет его жизни связаны с Украиной. Родился он в Харькове в 1935 году, там же закончил вуз (экономфак Харьковского госуниверситета по специальности «Статистика»), там же в филиале киевского «Гипрограда» начинал трудовую карьеру. С 1962 года Вишневский в Киеве: аспирант НИПИ градостроительства Госстроя УССР и сотрудник отдела демографии Института экономики АН УССР.
Защититься на Украине ему не дали, так что кандидатскую степень пришлось получать в 1967 году в относительно менее антисемитской Москве, в Институте экономики АН СССР – по экономико-географической теме «Городские агломерации и экономическое регулирование их роста (на примере Харьковской агломерации)». C 1971 года Вишневский в Москве, поселился в Подмосковье и начал работать в отделе демографии НИИ Центрального статуправления СССР.
Докторская – тоже по экономике: «Социальное управление демографическими процессами» (1983). Все дальнейшие подвижки по службе – иллюстрация неприкаянности демографии: Институт социологических исследований АН СССР, Комиссия по изучению пpоизводительных сил и пpиpодных pесуpсов АН СССР, Институт социально-экономических пpоблем наpодонаселения АН СССР и Госкомтpуда СССР, Институт пpоблем занятости РАН и Министеpства тpуда РФ, Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН. И наконец, с 2007 года - Высшая школа экономики, директор Института демографии. Демография тут, разумеется, в центре, но в доску своим его считали и географы, и экономисты, и социологи, и философы.
По широте и глубине профессиональных интересов, по библиографическому списку и по личной работоспособности Анатолий Вишневский это, конечно же, человек-институт. Но наука дело коллективное, отчего он еще и человек-институция! Сколько раз он основывал, выращивал и доводил до восковой спелости и плодоношения самые различные саженцы, будь то издания (ежегодник «Население России», бюллетени «Население и общество» и «Демоскоп-Weekly», журнал «Демографическое обозрение»), или сплоченные коллективы целых центров и институтов (как то Центpа демогpафии и экологии человека (сначала в Институте пpоблем занятости РАН и Министеpства тpуда РФ, затем в Институте народнохозяйственного прогнозирования РАН) или – венец карьеры – Института демографии НИУ ВШЭ). Начиная с 1990-х Вишневский сочетал свою российскую исследовательскую и преподавательскую деятельность с аналогичной во Франции – на родине своей жены Марины.
В демографии многочисленные штудии сделали Вишневского убежденным теоретиком «демографической модернизации», убедительным критиком пронаталистских мер российского правительства и адептом целесообразности трудовой иммиграции.
Но и история демографии занимали его не меньше, чем ее настоящее или будущее, - начиная от демографического перехода и репрессированной переписи 1937 года и расстрелянных за нее статистиков и до его собственных прямых учителей, таких как Урланис, Курман или Волков. Помню – в свои студенческую пору – на широкополых страницах журнала «Знание – Сила» великолепные его статьи по исторической демографии: читаешь и невольно как бы примеряешь к собственному случаю, индивидуальному или семейному.
Сам А.Г. Вишневский – дитя более позднего этапа развития отечественной демографии, набравшего силу после 1985 года, когда демография стала общепризнанной и востребованной, в том числе и властями, наукой. Однако востребованность эта, – как показывают последние переписи, - часто специфическая: власти нужно зеркало, но только зеркало сервильное и при необходимости манипулируемое!
Названия главных книг Вишневского всегда ярки, ассоциативны, вызывающи: «Русский или прусский?», «Серп и рубль». Задержимся на последней. Это монументальное историософское полотно, своего рода ars sovietica – концептуальный портрет СССР на фоне России, Германии и ряда других стран.
«Серп» – это земля, вековой патриархальный уклад старосермяжной крестьянской России, постоянно толкающий ее назад (или, что то же самое, – не пускающий ее вперед) и с завидным постоянством ставящий ее в вечное положение ведомой или догоняющей. «Рубль» - выражение рыночных, товарно-денежных отношений, неумолимо вытесняющих и разъедающих «серп»: а ржавый серп уже не инструмент, а реликвия, хоругвь.
На кратком отрезке между отставлением столыпинских реформ и началом Первой мировой войны Россия оказалась страной накануне краха, обществом - у последней черты. Недостатка в спасителях, впрочем, тоже не было, но все рецепты объединялись одним – утопичностью и невыполнимостью. Крайними «полюсами» были леонтьевское охранительство («даешь серп, долой рубль!») и милюковское ниспровергательство («долой серп, даешь рубль!»), а общей устремленностью - мечта соединить все плюсы и обойтись без минусов этих полюсов, найти их какое-то гениальное сочетание. Примерами могли послужить как идиллические концепции славянофильства и народничества, так и сценарий большевистского социалистического эксперимента, предусматривавшего замену «серпа» на «молот», причем, по возможности, без участия «рубля».
И все-таки, по Вишневскому, на конкурсе утопий в 1917 году ленинский проект победил не случайно. И взял он не только своей тактической беззастенчивостью и нахрапистостью, но и стратегической привлекательностью и кажущейся реализуемостью (ну что же невозможного в экспроприации эксплуататоров и в справедливой, по науке, дележке всего ими «награбленного»?). В таком понимании большевики, - пусть и не самая большая из партий и не самая легитимная из властей, - все-таки выражали чаяния значительной части населения. Они не столько изнасиловали российское общество, сколько вступили с ним в гражданский брак – безо всякой любви, но по молчаливому взаимному согласию и расчету.
Экономический расчет победителей состоял в насильственном переделе собственности как в городе, так и в деревне – переделе в пользу более эффективных, как ими считалось, «менеджеров»: государства в промышленности и крестьянства в аграрном секторе (по эсеровской модели). Захватив власть, большевики дружно повели дело к ускоренной индустриализации, и споры в их лагере касались лишь способов и скорости ее достижения. Зато почти не спорили об источнике: на заклание оставались одни лишь крестьяне, на минуточку и на откорм раскрепощенные (и в этом соль удачно найденного образа – «автомобиль на конной тяге»). Все предлагалось регулировать посредством централизованного планирования, причем рубашка централизованности была явно ближе пиджака плановости.
Политически это прикрывалось самоотождествлением государства с обществом (а на деле являлось поглощением первого вторым), да и сама химера рабоче-крестьянского государства служила эвфемизмом классового, а точнее партийного самодержавия. Отсюда – и тот интеллигентный термин-оксюморон, который Вишневский предложил для этого малоинтеллигентного процесса - «консервативная революция», или, еще мягче, «консервативная модернизация». Но сочетание технологической революционности и социальной архаики далеко не вывозило, и вся большевистская модернизация, по большому счету и практически на всех осях, оказалась незавершенной, а точнее - незавершимой.
Грязевой сель революции поработал на славу: он смыл и смел не только монархию, но и буржуазную республику, а со временем привел Россию к самоизоляции и редкостному социальному уродству - росту производительных сил при полном угнетении человека и уничижении личности. Время существования СССР смотрится даже не догоняющим отставанием, а скорее выпадением России из европейской модели истории - не буксующим колесом, а времяпрепровождением в кювете в ожидании того, когда то ли болото просохнет, то ли кто-нибудь из пролетающих мимо притормозит и попробует тебя из грязи выдернуть. Пока что требуемого капремонта политической системы, увы, не наблюдается. Но исторические, географические и политические основания существования России объективны и с распадом СССР вовсе не изведены.
Вишневским всегда двигал научный, а не какой-то другой интерес. Добытая научная истина и свобода мысли были ему дороже всего. Это делало его упрямым и несгибаемым в диалоге с властью и с коллегами. Осанна, елей, «чего изволите?» - это не про него. А еще Толя Вишневский очень верный друг, тонкий, понимающий и мудрый, ироничный и улыбающийся тебе сквозь свою мефистолеву шевелюру, пишущий тебе веселый стишок по случаю очередного юбилея.
Тут самое время вспомнить, что творческим интересам и талантам Анатолия Вишневского в рамках демографии всегда было тесно. Он всегда охотно давал себе себя заносить и в историософию, и в изящную словесность. Так, он автор удивительного документального романа-коллажа – «Перехваченные письма» (2000; 2-е изд. 2008), сложенного из документов нескольких семейных архивов. А его второй роман – «Жизнеописание Петра Степановича К.» (2013) – это уже не коллаж, а роман-зонд, прошедший сквозь всю толщу – российско-советско-российского – двадцатого столетия.
Павел Полян